Около полуночи.
С каждым новом наброском, Эшли придирчиво осматривала получившееся, и, предполагая, что ошиблась, не скомкивая и не разрывая рисунка, сбрасывала его на пол. [Это невозможно! … Ладно, на отдыхе же можно себе позволить расслабиться? Можно.] Встав с кровати, американка подошла к кофейному столику, взяла из пачки одну сигариллу, щелкнула зажигалкой и затянулась. [Ммм, я уже почти забыла, какие они вкусные – в больнице не разрешали курить… Да разве я много хотела?! Одну сигаретку однажды попросила у медсестры – и часа на два лекцию устроила… Наверное поэтому она в палату заходила раз по двадцать на дню, принюхивалась… То же мне, ищейка.] Когда у Эшли не получалось нарисовать задуманное, она всегда злилась, злилась на прошлое. Чтобы не стоять просто так у окна (а у окна она стояла, чтобы дым сразу уходил в открытое окно) , Сандерланд пыталась выпускать кольца дыма, но неудачно. [Да что ж ничего не выходит-то! …Ну ладно, этого я хоть никогда не умела. Ничего, я сейчас сделаю эту птичку!] Сделав последнюю затяжку, и не докурив почти половину, Эшли потушила «укоротитель жизни», и, вернувшись на кровать, продолжила свои попытки.
Когда половина из карандашей, лежащих перед Эшли, были почти все источены до маленьких «огрызков», девушка нервно пыталась чуть ли не оторвать ноготь с большого пальца на руке. [Это что-то невозможное! В первый раз со мной такое.. Почему каждый образ я выбрасываю?! Да ещё это проклятое стихотворение из головы не выходит! ]
Девушка, вслух, едва слышно, повторяла строки, что в её памяти неожиданно проснулись:
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.
[Почему эти строки в голове застряли, как... как заноза?? Потому что из всей литературы прочитанной мной это стихотворение, или как там называется, баллада, а может и поэма, больше всего мне запомнилось? ]
Темнота ночи разбавлялась чистым сиянием луны и блеском звезд. Редкие тучи, проплывавшие мимо ночного светила, буквально на одну-две минуту погружали окружающую природу темнотой. Но только начнешь бояться - и вот, уже луна выглянула, и готова ярко отражать свет солнца, так ярко, что можно и читать без дополнительного источника электрического освещения. А в голове Эшли, то ли благодаря воспоминанием о годах, проведенных в колледже, то ли время суток, но стихотворение Эдгара Аллана По медленно, но всплывало в пяти американки. [Хм, может мне это стихотворение запомнилось, потому что я в студенческие годы была фанатом мистики? Ну да, конечно – любила мистику, но совершенно в нёе не верила – так можешь только ты, Эшли… ] *снова вслух*
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore -
Let my heart be still a moment and this mystery explore; -
«Ties the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.
[Хм, а что если…]
Предположив, что птица может быть какого угодно вида, Эшли нарисовала скорее того несчастного «Ворона» из стихотворения, нежели пытаясь угадать татуировку Лиро. [Хотя бы, она похожа чем-то на именно тату, а не на обычный рисунок, ведь мне как раз нужно «это» перенести ей на спину, а не лист.]
Когда первый, из более чем двух десятков рисунков устроил Эшли, дело пошло лучше – взяв плейер, и переключив его на любимую композицию, художница, не потратив зря ни одного листа, увидела изображение ещё трех птиц, которые, по её мнению, могли принадлежать «больной» фантазии того самого мастера.
С чувством выполненного долга, Эшли с наслаждением ела персики. [Определенно – это награда за испорченную бумагу, сломанные и сточенные карандаши… И, конечно же, моё терпение, слышишь, эти фрукты я посвящаю тебе.]
Рисунки потрясающие)
Ф. МГ.-К.
Отредактировано Эшли Сандерланд (2009-07-18 18:32:13)
